Вторая часть интервью с Дмитрием Исаевым, психотерапевтом и сексологом, которое у него взял Валерий Созаев специально для рубрики кинофестиваля «Бок о Бок» «Горячая тема».

Мы поговорили о психологических проблемах: сложности с принятием себя, повышенный риск совершения суицидов, травля (буллинг) со стороны одноклассников, сверстников и вообще общества. Но, возможно, существуют ещё какие-то опасности для ЛГБТ-подростков?

Дмитрий Исаев: Как мне кажется, главная проблема, заключается в том, что они перестают относиться к себе как к нормальным. И, как результат, эта установка отражается на всём их дальнейшем поведении и искажает всю их жизнь: они считают, что не достойны заниматься той или иной деятельностью, учиться, общаться с окружающими людьми. Ощущение собственной ненормальности, в конечном итоге загоняет их в угол, возникает впечатление, что надо прятаться от этого общества, потому что «оно нормально, а я нет». Это сформированное ощущение неполноценности наводит их на мысль об отсутствии права быть полноценным членом общества. И это гораздо страшнее, поскольку имеет долговременные последствия.

А какие это последствия?

ДИ: В каких-то случаях это и отказ от возможности нормальных отношений, и профессионального роста, и невротизированность в целом. Человек начинает реагировать на ситуацию или любую возникающую трудность, как свидетельство того, что с ним всё плохо: «Если у меня не складываются с кем-то нормальные отношения, или меня не принимают на работу, или мне делают замечание посторонние люди, я начинаю это относить не к какой-то конкретной ситуации или частному случаю, а к тому, что я на самом деле такой неполноценный».

Правильно ли я понимаю, что человек во всех своих проблемах и сложностях обвиняет свою гомосексуальность или трансгендерность? И к чему же это приводит в конечном итоге?

ДИ: Да, конечно. В 70-е годы для гомосексуалов был придуман термин «личностная несчастливость». Но в данном случае это приводит к ощущению тотального несчастья в жизни, то что «у меня в жизни ничего хорошего быть не может».

И это ощущение, с которым человек живёт на протяжении всей жизни?

ДИ: Да. И в отличие от многих других состояний и заболеваний, например невротического расстройства, человек в таком состоянии не считает, что ему можно помочь, потому что он ощущает, что это неизменно в нём присутствует. А раз так, то «какой смысл куда-то обращаться, всё равно меня никто не вылечит, это ничего не изменит». Т.е. понимание того что это неизменимо есть, а вот ощущение того что с этим можно жить, нет.

И возможна ли какая-то работа с этими ощущениями личностной неполноценности и тотальной несчастливости?

ДИ: Да, безусловно. Такой человек как раз и нуждается в помощи для решения психологических проблем, а не проблем его сексуальности, как можно было бы думать. Это психологическая проблема самоощущения и понимания того, «как жить в этом враждебном мире, который меня не принимает, и которому я не могу в полной мере раскрыться, в котором я вынужден вести двойную жизнь».

Когда к вам приходят подростки с такой проблемой, что Вы им рекомендуете?

ДИ: Зачастую многим помогает даже чтение обычной литературы, распространённой и известной, в которой описываются все те проблемы, что есть у них. Потому что, когда они обнаруживают, что это никак не связано с их психикой, с «ненормальностью», а связано с теми отношениями, которые складываются в весьма враждебном обществе, то, безусловно, им становится значительно легче. И после этого уже можно работать с их индивидуальными, специфическими проблемами, которые характерны только для них.

Как Вы оцениваете полезность или неполезность того, что называется ЛГБТ-движение: всевозможные фестивали, выставки и другие культурные события? Я говорю сейчас именно о них, а не о каких-то политических или правозащитных акциях. Насколько это полезно или не полезно для ЛГБТ-подростков, о которых мы говорим?

ДИ: Я бы сказал, что парадоксальным образом максимальный эффект этих событий оказывается на общество. Они привлекают внимание социума, позволяют обществу задуматься о существующей проблеме, и начать её воспринимать не как что-то существующее, скажем, за стенами психиатрической больницы или зоны, а как то, что реально существует в обществе. И показывают, что эти люди живут среди нас, но мы зачастую не знаем, не ощущаем, не замечаем их, просто потому что это не является предметом нашего сознания. В результате существующий градус агрессии в обществе снижается.

Для подростков это вопрос доступности информации. Для подростка эта тема мало интересна, всё это не волнует его до тех пор, пока не становится предметом собственных переживаний. И вот тогда он вспоминает, что что-то слышал, и это позволяет ему обратиться к нужной информации, потому что сегодня она стала для него личностно значимой. Если у подростка есть возможность пойти куда-то и посмотреть фильм или ознакомиться с каким-то буклетом, для него это та самая отдушина или глоток свежего воздуха, который позволяет не скатиться в те ужасные последствия, о которых мы уже говорили (включая суицид). Тогда подросток понимает, что всё не так страшно, как это показалось в какой-то момент, когда он неожиданно понял, что «не такой как все».

Вы сказали о том, что транссексуальные подростки, те, которые к вам обращались, иногда далее бросали своё обучение в школах. Западные данные также свидетельствуют о том, что ЛГБТ-подростки вынуждены бросать своё обучение в учебных заведениях в том числе из-за буллинга (травли). Безусловно, это имеет для них долгосрочные последствия: поскольку они не закончили образование, в целом снижается качество их жизни. В России эта проблема касается только транссексуальных подростков или ЛГБ-подростков она также затрагивает?

ДИ: Применительно к трансгендерным подросткам, здесь два прямо противоположных сценария. Некоторые, даже несмотря на полученное образование, резко снижают уровень своей социальной адаптации. Например, даже получив высшее образование, они начинают работать курьерами, рабочими, грузчиками, дворниками… кем угодно. Это делается для того, чтобы стать относительно невидимыми. Потому что понимают, что не смогут прийти в офис такими, какими бы они хотели, поскольку их коллеги их не поймут, а работодатель не примет на работу. Есть другая группа, которая идёт по полностью противоположному пути, по пути гиперкомпенсации: «я должен всем доказать, что имею право». Они повышают собственную квалификацию, многие из них открывают собственный бизнес, чтобы ни от кого не зависеть и иметь возможность проявить себя именно так, как они хотели бы, в соответствии с тем, как они себя ощущают. Вот такие два сценария: для кого-то это снижение социальной адаптации, а для кого-то это вызов, дополнительный стимул для того, чтобы расти и доказать окружающим свою нормальность.

Если же говорить о гомосексуальных подростках, то здесь сценарии определяются тем, в какой степени они считают возможным скрывать свои особенности. Если они чувствуют, что такая возможность есть, то не видят и не ощущают каких-то ограничений с точки зрения учёбы и профессионального роста. А для кого-то это некая атипия, которая может быть и прослеживается, но проявляется уже при близких взаимоотношениях, когда люди их лучше узнают. Например, человек устроился на работу, каждодневно начинает общаться с коллегами и тогда они замечают, что он чем-то отличается от других. Но плюс здесь состоит в том, что пока про человека ничего неизвестно, к нему относятся как к «обычному», равному всем остальным. А в дальнейшем, когда его узнают лучше, то тоже относятся адекватно, но уже в силу его личностных качеств, а не на основе предубеждений. С этой точки зрения, «скрытый период», когда про человека никто ничего не знает, и никто не успел сформировать предвзятое мнение, позволяет ему проявить себя с лучшей стороны и лучшие качества работают на человека, помогают ему адаптироваться.

Кроме индивидуальной работы с ЛГБТ-подростками и их родителями, какие ещё пути помощи Вы можете обозначить?

ДИ: Одна из главных проблем в нашей стране — отсутствие адекватной литературы для специалистов. В конечном итоге, мы понимаем, что если родители или подростки хотят обратиться куда-то за помощью, то главная беда заключается в том, что те специалисты, которые существуют в регионах, не знакомы с этой проблемой с точки зрения её современного научного понимания. Образование в университетах и в медицинских вузах ведется в соответствии с представлениями советского периода. В результате оказывается, что вместо помощи, обращаясь к психологу или психотерапевту, они получают прямо противоположный результат — гомофобную характеристику.

А разве сексология в рамках медицинского образования преподаётся не всем будущим специалистам?

ДИ: Нет. В рамках медицинского дипломного образования такого предмета нет. При подготовке психиатров такой предмет отдельно не выделяется. Сексология, в рамках нашей отечественной традиции, рассматривается крайне редко и, скорее, по инициативе тех преподавателей, которые проводят послевузовское образование. И поскольку обычно это не специалисты, хорошо знакомые с сексологической нормой, а психиатры, которые лучше знают о сексуальных проблемах, связанных с психическими расстройствами, то, конечно, они будут рассматривать проблему парафилий, того, что в обществе называют «извращениями». А то, что касается нетипичной, с точки зрения традиционной отечественной школы, сексуальности, эти вопросы не рассматриваются. А если эта тема и обсуждается, то преподносится в терминах моральной оценки и «ненормальности». Именно это мы и слышим в средствах массовой информации, когда задают вопросы крупным специалистам из Министерства здравоохранения или откуда-то ещё: они публично заявляют, что это «не норма».

У нас в стране существует Российское научное сексологическое общество, в феврале у них был конгресс в Москве. Насколько деятельность этого сексологического общества адекватна с точки зрения потребностей и проблем ЛГБТ-подростков?

ДИ: Необходимо сказать, что любые сообщества, также как, например, сообщества невропатологов или психиатров, или кого-то ещё, это общественные организации. И, как и любая общественная организация, она может иметь какие угодно мнения. Занимаясь обсуждением каких-то проблем, это общество выполняет больше образовательную или организационную роль, например, организации каких-то конференций, но играть серьёзную роль по изменению стандартов обучения или мнения специалистов практически не может.

А почему не влияет? Казалось бы, собираются сексологи, специалисты в своей области, облечённые какой-то властью в своих университетах…

ДИ: Научный конгресс или конференция — это заслушивание докладов или сообщений. При этом обнаруживается, что существует некоторая терпимость к альтернативным точкам зрения. Но нельзя сказать, что то, о чём мы сейчас говорим, обсуждается как проблема, которая требует какого-то научного решения, каких-то выводов, каких-то дополнительных исследований, может быть. Я не помню, чтобы какая-либо конференция завершилась решением выступить по какому-либо вопросу с общим докладом, резюме, обращением, со стороны специалистов определённого профиля. Единственное, что делают подобные общества — они пишут какие-то обращения в те же самые министерства о необходимости что-то открыть или организовать (а решать будут все-таки чиновники). Но по реально научным, практическим проблемам никогда такого не было.

Означает ли это, что наша российская наука, в частности сексология, психиатрия и психология, оторвана от реальной политики?

ДИ: К сожалению, наоборот. Чаще всего она идёт в русле той самой политики, которая декларируется министерством. И поэтому получается, что, например, как мы видим, до тех пор пока не поднимался вопрос о «пропаганде гомосексуализма и трансгендерности», никто эту тему вообще не поднимал. Как только появились соответствующие законопроекты, тут же появились голоса специалистов, которые стали это поддерживать, а вовсе не голоса специалистов, которые бы сказали, что это глупость.

К вопросу о специалистах: если человек является сексологом, но он не занимается этой темой профессионально, насколько он может быть специалистом в этом вопросе?

ДИ: Это уже другой вопрос: на данный момент у нас отсутствует чёткая и ясная система оценки, на что имеет право специалист. Например, по законодательству уролог не может быть сексологом. Но это не мешает никому из урологов заявлять, что они являются сексологами и заниматься решением сексологических проблем у своих пациентов.

А геронтолог может быть сексологом?

ДИ: Нет. Существует приказ Минздрава, который определил, что сексологом может стать лишь специалист, изначально имеющий квалификацию либо психиатра, либо эндокринолога. Другой человек стать врачом-сексологом не может. Поэтому когда он таковым себя называет, то фактически является самозванцем. Не важно: есть ли у него специализация гинеколога, уролога, или андролога — это не сексологи.

В таком случае появляется следующий вопрос: если у нас научное сообщество никак не может повлиять на существующую повестку дня и общественное сознание, если политики идут на поводу консервативного популизма, то что же делать простым людям, что же делать обществу?

ДИ: К сожалению, ситуация разворачивается таким образом, как это было в советский период: каждый человек оказывался один на один со своими проблемами. Тогда индивид сам вынужден был решать свои проблемы независимо от того, как к нему относилось общество, официальная медицина или какие-то другие органы. Человек вставал перед вопросом: «Это мой ребёнок, и как я могу с ним жить и налаживать отношения?». Также и для подростка это были вопросы личного выбора: «Как я буду жить? Как я буду устраивать свою жизнь профессионально и лично в ситуации, когда общество не хочет мне помогать?». Я бы сказал, что это ситуация нарастания противоречия между государством и отдельным гражданином, которую мы наблюдаем в последнее время.

1 октября 2012 года Российская Федерация ратифицировала Конвенцию Совета Европы о защите детей от сексуальной эксплуатации и сексуального насилия. В соответствии с этим документом в школьные программы должно быть включено сексуальное образование. Как Вы считаете, станет ли легче в связи с реализацией этого шага ЛГБТ-подросткам, да и вообще российским подросткам?

ДИ: Как всегда, проблема заключается в том, кто пишет эти программы и кто их проводит в жизнь. Подобная история наблюдалась в 80-х годах в Советском Союзе, когда было объявлено о необходимости подобных программ, а закончилось всё написанием программ «Этики и психологии семейной жизни», в которой про сексуальность не было ничего вообще. И сейчас мы можем получить ситуацию, когда сторонники традиционных религиозных ценностей будут писать эти программы и проводить их в жизнь. И в конечном итоге мы вместо качественного, адекватного образования, получим набор данных, которые ненаучны, непрогрессивны и в данном случае будут стигматизировать не только ЛГБТ-подростков, а вообще всех подростков.

И что делать?

ДИ: Без образования общества, начиная от специалистов и заканчивая созданием общей атмосферы толерантности http://school-sector.relarn.ru/prava/zakony/tolerance/1.htm и понимания того, что все люди разные, прогресса в данном направлении достигнуть невозможно.

А как возможно создание этой атмосферы?

ДИ: Я думаю, что вольно или невольно эта атмосфера пробивает себе дорогу. Всё начинается с того, что человек понимает, что другой чем-то от него отличается: интересами, взглядами, в том числе религиозными убеждениями. И когда человек понимает, что ему с этим другим нужно жить бок о бок, он понимает, что, в конце концов, эти отличия заключаются не только в этом, а в чём-то ещё. Поэтому, в конечном итоге, толерантность в обществе возрастает. Но, конечно же, она напрямую связана и с общим культурным уровнем. Мы видим, что у людей, которые имеют достаточный образовательный уровень, уровень толерантности выше. Среди людей, которые этого образовательного уровня по тем или иным причинам не достигают, их враждебность, нетерпимость, не важно к чему — к имущественному состоянию соседа или к его взглядам, или к его интересам — она совершенно другая.

Связано ли это исключительно с уровнем образования или чем-то ещё? Потому что вспоминается исследование 2002 года, но всплеск его обсуждения в рунете был совсем недавно. Авторы этого исследования пришли к выводу, что для населения той области, где это исследование проводилось, саботировали работу потому, что для них качество их собственной жизни оказалось совсем не важным, по отношению к мнению соседей.

ДИ: В конечном итоге, это вообще общинное сознание, которое культивировалось в советский период, когда важно было отслеживать, как ведёт себя сосед, и насколько он правильно высказывается идеологически. Но сейчас мы видим, что ситуация меняется и люди всё больше начинают понимать, что за них никто их жизненные проблемы решать не будет, а раз так, то приходится принимать ответственность за свою жизнь. И даже ухудшение ситуации, когда государство по сути дела бросает людей на произвол судьбы, в конечном итоге тоже заставляет людей задумываться о том, что кроме самих себя надеяться не на кого, и таким образом происходит индивидуализация сознания.

В завершении, последний вопрос: чтобы Вы могли рекомендовать тем ЛГБТ-подросткам и их родителям, которые прочитают это интервью?

ДИ: Самое главное — это верить в свои собственные силы и доверять тем людям, которые позитивно настроены и готовы помогать, выслушивать и не считать, что какие-то пути для налаживания отношений, для личностного развития закрыты, даже в той весьма напряжённой ситуации, которая складывается в обществе.

Дмитрий Дмитриевич, спасибо Вам за это интервью.

Источник: сайт кинофестиваля Бок-о-бок