Что такое традиционные общества на современном постсоветском пространстве? Как распределяются в этих обществах гендерные роли и возможно ли их изменение? На эти и другие вопросы отвечает, отталкиваясь от армянского опыта, исследовательница Нона Шахназарян.
В основу книги исследовательницы Ноны Шанхназарян «В тесных объятиях традиции: патриархат и война» 2011 года легло исследование гендерных отношений в Нагорном Карабахе в мирное время, их трансформаций во время войны и послевоенный период.
Журналисты белорусского ресурса «Новая Єўропа»
Что такое женская власть в традиционном обществе, как она проявляется?
Патриархальная среда и идеология не поощряет женской активности, поэтому даже самые активные и сильные женщины, которые занимают лидирующие позиции в своей семье, прекрасно понимают, что не мудро демонстрировать это на людях. То есть внешне, на дискурсивном уровне, женщина своим поведением показывает, что главный в доме и семье — мужчина, муж. Но есть кулуары, где очевидно, что всем распоряжается она. Это такой перформанс для сообщества. Само поведение женщины превращается тут как бы в единицу измерения мужественности ее мужа.
В карабахском диалекте армянского языка есть такое понятие, как «власть половника», и эта власть встречается на рутинном уровне, в повседневности. Считается, что есть дом и есть улица. Женщине — дом, мужчине — улица. Как ее власть проявляется дома? В домохозяйстве. В том, что она распоряжается ресурсами, в том, что она готовит и распределяет еду. Обычно это делает старшая женщина.
То есть у кого половник, у той и власть. Но это власть, разумеется, не в публичной сфере, а на репродуктивном домашнем уровне.
Связана ли женская власть в приватной сфере с возрастом женщины и приобретением ею определенного статуса?
Конечно. Власть женщины в патриархальной семье достигается через ее многолетнее смиренное «служение». Перейдя в статус свекрови, она проходит тот же путь, выполняя ожидаемую от нее роль. Это можно сравнить с «дедовщиной» в армии: чем больше мучили солдата в бытность его «молодым», тем изощреннее он издевается над «молодыми», когда переходит на другую иерархическую ступень, становясь «дедом». Причем терминология родства очень хорошо все это показывает. Вот есть большая патриархальная семья. Допустим, я молодая невестка, у меня уже трое, пятеро детей — они меня не называют «мамой», они обращаются ко мне по имени. «Мамой» они называют мою свекровь. И это продолжалось вплоть до войны. Сейчас сложно сказать, может быть, что-то уже изменилось. «Мама» — это очень почетный статус. Значение этого слова отрывается от его биологического смысла: мама — это не биологическая мать, и тут хорошо видно, как символически работает властный дискурс. Если жива свекровь свекрови, ее называют «большая мама». Молодая женщина только в случае рождения сына имела шанс самой стать «мамой», ведь дочери все уйдут женами в другие семьи, и мать этих дочерей так и будет называться по имени. Поэтому очень важно было рожать мальчиков.
На Ваш взгляд, есть ли необходимость освобождения женщин в традиционном карабахском обществе? Можно ли рассматривать сам концепт «угнетения» как импорт с Запада, который чужд локальному сообществу?
Это очень сложный вопрос. Думаю, «угнетение» — это не импорт, а «освобождение» — это импорт. На мой взгляд, эти общества должны созреть экономически. Формально в Карабахе сегодня мы имеем активный NGO-сектор, там есть ветеранские организации, организации солдатских матерей, инвалидов… Есть женское движение, и, я считаю, оно сильное. Они имеют субъектность. И это, снова же, связано с экономическим положением, трудовой миграцией. Если муж уехал и вообще забыл про семью, то женщина, конечно, переживает тяжелые дни.
Некоторые женщины воспринимают домашнее насилие как норму семейной жизни.
У меня были такие ситуации, когда женщина, например, рассказывает, как ее избил муж. Я начинаю реагировать, и она сразу закрывается: «Все не так страшно, все нормально, у меня нормальная семья». Или еще пример, вчера мне рассказали историю, как в селе одна разведенная женщина стала рассказывать про свою родственницу, которую муж ударил. Той стало неприятно, что её жизнь обсуждали, она говорит: «У меня хоть есть муж, а у тебя нет. Тебя и побить некому». Это очень, очень амбивалентный момент — освобождение. Женщины сами должны понять и захотеть его. Я считаю, этого можно достичь через образование. Нельзя человеку навязать его свободу. Он должен сам захотеть освободиться.
Нона, как Вы думаете, влияет ли «освобождение» женщин на позитивные моменты традиционной культуры — высокую степень взаимопомощи и взаимоподдержки людей?
Я стою на неомарксистских позициях и думаю, что многое связано с базисом, с экономикой. Сегодня, как я уже говорила, в экономике очень много проблем, и люди очень сильно зависят друг от друга, они нуждаются друг в друге. Именно эта взаимозависимость и создает такую эмоциональную теплоту… Индивидуализм связан не только с трансформацией сознания, но и непосредственно с экономическим состоянием в обществе. Например, если проследить траектории людей, которые были бедными, а потом разбогатели, то видно, что у них меняется тип сетей взаимодействия. Если раньше это была родственная сеть, то, когда они богатеют, ставка идет уже на профессиональную сеть. Даже в Армении родственная сеть может отойти на второй план, ведь отношения зависимости меняются.
Многие уезжают из современной Армении, но затем возвращаются обратно из стран, в которых они учились и где у них была возможность остаться, именно по этой причине: они считают, что в других странах все очень плохо с общением людей. Они думают, что это ущербно для психики: прийти в гости и услышать, что не было договоренности и «почему не позвонил». Или нельзя позвонить другу в 12 ночи и сказать: «У меня проблема, помоги мне».
Этот коллективизм можно даже на таком уровне увидеть, как поведение в маршрутке, когда люди двигаются и говорят «присаживайтесь» (имеются в виду случаи, когда на двухместном сиденье люди подвигаются и предлагают сесть третьему человеку — очень распространенное явление в маршрутках Еревана, где в час пик люди едут стоя — прим. И.Г.). В других странах этого не бывает, работает логика «это мое место и я буду сидеть удобно, я заплатил». Тут человек даже если заплатит за ребенка, то понимает, что это будет бессмысленно, ведь если будет полная маршрутка, он все равно возьмет его на руки, чтобы освободить место для других людей.
Почему феминизм вызывает в традиционной культуре отторжение?
Феминизм исходит из индивидуалистских предпосылок, а здесь женщина — это не отдельный субъект с самостоятельным волеизъявлением, а в первую очередь часть нео-традиционалистского национального сообщества. Националистический дискурс очень сильно спекулирует на этом: «они, Запад, хотят разрушить нашу страну, нашу самобытность». Это эффективные манипуляции, и многие люди очень сильно в это верят. Конечно, это сказывается на женщине, на ее ресурсах. Женщина — это очень мощный национальный ресурс в Армении и Нагорном Карабахе. Я нередко видела, как мужчины рассказывают о том, какие у них мудрые жены, в то же время пытаясь найти себе любовницу. Если ты терпишь, молчишь, не обращаешь внимания на то, что муж пьянствует, гуляет — то ты считаешься мудрой женщиной. Любой протест — это плохо в традиционной культуре.
Гендер и война
Нона, на одной из Ваших публичных лекций прозвучала интересная мысль о том, что во время Карабахской войны категории гендера, класса и возраста до определенной степени размылись. Можете это разъяснить?
В первую очередь важно понимать контекст Карабахской войны. Начало 90-х годов, ни у Армении, ни у Азербайджана нет своей армии. Советский союз развалился буквально вчера и ни оружия, ни руководства военного — ничего еще нет. Начало войны было неожиданностью. Представьте себе: власть еще советская, но Советского Союза уже нет, и власть эта нелегитимна. Нужно формировать новое правительство нового Карабаха, а как его создать, как отбирать людей? Карабах стал точкой, куда слетались армяне со всего мира, те, у кого патриотизм и боль за страдания армян на протяжении истории достигали предела, который толкает на действия. Это были ливанские, сирийские, иранские, американские армяне… Националистические чувства эмоционально очень богатые, насыщенные, симпатичные до определенной степени, пока это не доводит до ущемления прав других и, как крайняя степень, до кровопролития. В то время вообще никакого значения не имела патриархальная идеология, потому что было не до этого. Речь шла о выживании. Поэтому кто бы ни смог что-то вложить в эту войну — свои усилия, свои ресурсы — это все приветствовалось, лишь бы была инициатива.
Инициатива чаще всего шла от маргинальных групп: дети, молодые ребята, которые хотели самоутвердиться и самовыразиться, незамужние женщины.
То есть неважно, кто ты, важен вклад, который ты можешь сделать в общее дело, и в этом смысле и возраст, и гендер перестали иметь какое-либо значение.
Я считаю, что это также было поле, где стартовые возможности были одинаковые, то есть класс как категория перестал играть важную роль. Кто был больше всех заинтересован в том, чтобы убежать из предвоенного Карабаха? Те, кому было что терять. Например, многие уехали в Россию. Потом это обсуждалось, можно им вернуться или нет. Имущество и недвижимость тех, кто уехал, отдавали тем, кто приехал воевать, неважно кому. То есть если не хочешь защищать свою родину, уезжаешь — то теряешь все, такое было правило.
Если говорить о войне и гендере, то очень любопытен случай женщины-воина. Военному командованию было откровенно выгодно играть на чувствах мужчин, на патриархатных дискурсах. Например, только закончился бой, все отдыхают, а надо опять отрядом идти в еще один бой. Добровольцев нет, заставить никого невозможно, то есть принуждение не практиковалось в принципе. И вот женщина делает шаг вперед, и толкает ее на это определенное понимание собственной жизни как чего-то мелкого по сравнению с освобождением нации. И мужчины, которые были не в состоянии идти дальше и не собирались этого делать, вынуждены тоже сделать этот шаг. «Женщина идет воевать, а вы не идете», — такие были манипуляции со стороны высшего руководства. И это очень хорошо работало.
Что заставляло женщин идти на войну, можно ли увидеть какие-то закономерности?
Примеры женщин-воинов, которые я анализировала, показали, что обычно на войну шли женщины, у которых был перед этим конфликт с традиционным обществом, например, разведенные. Каким-то образом так получилось, что они противопоставили себя обществу и пойти на войну было их единственным способом реабилитации и в собственных глазах, и в глазах семьи, в глазах Родины. Они выбирали доминирующей идентичность «армянки», а не «женщины»: национальная идея выглядит сильнее так называемого материнского мышления. Однако зачастую, как видно, это стратегия для маргиналов.
На мой взгляд, на примере женщин-воинов можно увидеть, что во время войны произошел прорыв в отношениях между мужчинами и женщинами, правда, речь идет о немногочисленных, избранных женщинах. На публичном уровне эти женщины могли пренебречь этикетом и на равных шутить с «посторонними» мужчинами, а ведь такое трудно представить себе в мирное время.
Изменилось ли что-то после окончания войны? В какой ситуации оказались женщины-воины?
То, что во время войны было допустимым, перестает быть таковым для женщины в мирное время. Женщина, участвовавшая в военных действиях бок о бок с мужчинами, вдруг оказывается исключенной из их сообщества: мужчины позже об этом не хотят даже вспоминать, вроде как этого и не было. Женщина-воин переживает такой поворот очень остро, ведь ей не остается места ни там, где она себе его нашла на войне, ни среди женщин, чьи гендерные идентичности не были трансформированы в военное время.
Однако невозможно отрицать, что какое-то признание в обществе исследованный мной пример женщины-воина все же приобрел. Сразу после войны в газетах появились статьи, где не просто упоминалось ее имя, а которые были ей посвящены. Однако на уровне приватного дискурса она стала маргиналом.
Примечательно, кстати, что большим признанием и почетом после войны пользовались женщины, которые «не выпали» из своих гендерных ролей, например, пекли хлеб для солдат на постах днем и ночью.
Эти женщины отмечены вниманием правительства и имеют все существующие льготы, и ни о каком кризисе гендерной идентичности речи не идет.
Укрепляет ли война патриархат?
Да, с одной стороны, на фоне разрухи и лишений общество оказывается отброшенным на много лет назад, возрождая к жизни домодернизационные реалии. С другой стороны, в период войны мужчины участвуют в военных действиях, оставляя все заботы домашней экономики женщине. И оказывается, что женщины могут справиться со всем и без мужчин. Это как раз и есть субъектность и разрушение дискурса подчинения: почему я должна быть подвластна, если и сама все могу?
Конечно, эти примеры были очень невыгодны для «нормальных» патриархальных семей, где роли были четко распределены. Тем не менее, женщины добровольно не выбирали быть субъектами и конструировали свою идентичность в терминах жертвы. Они производили какую-то свою ущербность для того, чтобы вписаться в доминирующий дискурс. Но фактически можно было увидеть, что женщины начинали свой бизнес, становились успешными и экономически независимыми.
Что касается укрепления патриархата, то о нем можно говорить на властном, высоком уровне, ведь войну ведут обычно мужчины: генералы, полковники. Есть «выскочки» женщины, но место им после войны в маргинальных средах.
Какие еще женские идентичности, кроме женщины-воина, маргинализируются в традиционном карабахском обществе?
Вдовы и разведенные женщины. Если говорить конкретно о Карабахе, то считается, что вдова — это носитель негативной ауры. У нее негативный опыт, ведь согласно представлениям в традиционном обществе полноценная женщина — это та, которая замужем, у нее много детей, свекровь, она всех обслуживает. Что касается маргинализации на практике, то вдову не приглашают (или она сама не должна идти, даже если и приглашают из приличия) на праздники, свадьбы из-за этой же «отрицательной ауры». Такое отношение к себе вызывает реакцию вдов, они объединяются в своеобразные корпорации: дружат, проводят вместе свой досуг, помогают друг другу. Иногда к ним присоединяются разведенные женщины, и критерием их консолидации выступает то, что они исключены из сообщества.
Общество приветствует и часто воспринимает как должное, если вдова остается одна в течение всей оставшейся жизни, то есть больше никогда не выходит замуж. Часто вдова оказывается перед выбором: или выйти второй раз замуж, или сохранить «честь семьи» и остаться одинокой. Многие женщины выбирают второе ради своих детей, чтобы не очернить их имя. Но многие и не хотят снова быть замужем, утверждая, что быть без мужа им намного проще. Что касается разведенных женщин, то с точки зрения господствующей идеологии развод могут оправдать немногие причины: бесплодие и женская (но, конечно, не мужская) измена. Разводы однозначно порицаются в традиционном обществе.
Нона Шахназарян — научный сотрудник Центра Независимых Социологических исследований (Санкт-Петербург, Россия). Кандидат наук в области социальной антропологии. Занималась полевыми исследованиями в России, США, Армении, Грузии, Нагорном Карабахе. Основные исследовательские интересы: этнографические исследования Кавказа и гендерные и альтернативные экономики. Автор книг «В тесных объятиях традиции: патриархат и война» (Санкт-Петербург, 2011) и «Северный Кавказ: культура, адат, идентичность» (Краснодар, 2012).
Источник: «Новая Єўропа»
